ПЕРВАЯ ГАУПТВАХТА
Летом 1961 года наша 3 рота (9 класс) выехала в Можайский лагерь. Лагерь этот заслуживает подробного описания, что и сделано в отдельном рассказе.
В лагере, находящемся близ Вороньей горы и Дудергофского озера, все ходили в яловых сапогах, но моего размера (45) на складе не оказалось, благодаря чему я всю зиму не ездил на тактические занятия, занимаясь оформлением Ленинской комнаты (я научился писать шрифты акварельной кисточкой, моим учителем был офицер-воспитатель майор В.И.Федосов по прозвищу "пузо"), и теперь в лагере ходил в ботинках, а не в тяжелых сапогах. Это вызывало зависть некоторых моих товарищей и при всяком удобном случае они отпускали неприятные для слуха комплименты в мой адрес.
К этому времени у меня был уже неплохой опыт фотографии, а фотоаппарат "Смена", всегда был со мной, и однажды мне удалось взять в карман шинели эту камеру и снимать во время парада на Дворцовой площади 7 ноября 1960 года.
Александр Дмитриевич Соловьев был нашим командиром роты. Как-то вызвал он меня в канцелярию и поставил задачу: оформить Ленинскую комнату в лагере с использованием моих фотографий из жизни роты.
Снимать так снимать. Пленку он мне купил и я приступил к исполнению творческой задачи. Я благодарен Соловьеву за подобные сверхзадачи. Это позволяло сделать больше, чем полагалось по программе, и давало импульс для появления дополнительных извилин, заставляло напрягаться, коей возможности было лишено множество моих товарищей.
Как показывает опыт лучших современных педагогов, сложные задачи совершенствуют учеников и они раньше начинают самостоятельно мыслить, взрослеют и приобретают жизненный опыт, избавляясь от инфантильности.
За несколько дней в лагере мне удалось отснять пару пленок и ротный, выписав мне увольнительную записку, отправил в Питер домой к маме, чтобы я отпечатал фотографии на домашнем увеличителе. Быстро собравшись, повесил аппарат через плечо и на электричке добрался минут за 40 до Балтийского вокзала. Мама была предупреждена по телефону из лагеря и ждала дома, как я был уверен, с горой напечёных блинов.
Выхожу на перрон, ощущение свободы, правда, вид как у сироты казанской: зеленая гимнастерка, черные мятые брюки из "чертовой кожи" без лампас, фуражка -"ж...а".
И в таком виде меня задерживает патруль. Я знаю, что в кармане увольнительная записка, спокойно начинаю рыться в одежде и искать её. Не нахожу. Не могу понять, где она. Удостоверения у нас никакого не было в то время и патрульные офицеры со злорадством ловили суворовцев, недолюбливая нашу братию. Охватывает меня некоторое волнение, что скажет Соловьев, когда вернусь, да и как быть с заданием.
Патрульный офицер настроен серьезно. Меня берут под белы ручки и сажают в патрульный "газик". Куда-то везут, я расстроен, одно слово - вляпался! Куда же делась увольнительная?
Машина едет на Садовую, проскакиваем мимо училища и едем до гарнизонной гауптвахты, что выходит своими воротами на площадь Искусств с Русским музеем и памятником Пушкину. Такого я и предположить не мог. Хотя одновременно и горжусь таким вниманием, чувствую себя совсем взрослым в свои 16.
Уставший к вечеру дежурный офицер записывает с моих слов мои данные. После заполнения бумаг меня отводят в камеру, сажусь на нары, которые сделаны в виде сцены у стены. В камере просторно, чисто, я один. Я боюсь последствий. Что теперь Соловьев со мной сделает? Кошмар! Дома мама волнуется.
Минут через сорок в камеру вместе с дежурным входит старшина Майстренко. Он подтверждает, что я - суворовец и фамилию мою он знает. Меня передают из рук в руки и мы направляемся в училище пешком. Это минут 10 ходу.
Быстро разобравшись по телефону с Соловьевым, и убедившись, что я не в самоволке, дежурный по училищу отпускает меня домой, и я лечу на трамвае на улицу Белинского.
Скорей, скорей! Надо успеть проявить и высушить пленку.
На следующий день к обеду я привез фотографии в лагерь. Мудрый Соловьев долго не отчитывал, да и офицер-воспитатель Августов понимал, что это - недоразумение. Оказывается, записку я позабыл на столе в канцелярии, когда ковырялся с фотоаппаратом перед отъездом.
После этого не раз ещё ездил с таким же заданием, а записку укладывал за чехол фотоаппарата.
На гауптвахту же эту попал я через 4 года, осенью 1965 года, когда был слушателем Артиллерийской академии, в качестве арестанта, и все эти четыре года, как оказалось, глубоко заблуждался, что в камере очень просторно и удобно. Камеры оказались совсем другими, а та, в которой я побывал, была "агитпунктом". |